Неточные совпадения
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят
чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей
головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
На стенах, среди темных квадратиков фотографий и гравюр, появились две мрачные репродукции: одна с картины Беклина — пузырчатые морские
чудовища преследуют светловолосую, несколько лысоватую девушку, запутавшуюся в морских волнах, окрашенных в цвет зеленого ликера; другая с картины Штука «Грех» — нагое тело дородной женщины обвивал толстый змей, положив на плечо ее свою тупую и глупую
голову.
Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе у
чудовища, или о медведе с деревянной ногой, который идет по селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу, — волосы ребенка трещали на
голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.
Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные
чудовищами, людьми о двух
головах, великанами; там следовал мрак — и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю.
Приезжим показывали картофель величиной с
голову, полупудовые редьки, арбузы, и приезжие, глядя на эти
чудовища, верили, что на Сахалине пшеница родится сам-40.
Горемыкин проводил у семейного очага очень немного времени, но и оно не было свободно от заводских забот; он точно уносил в своей
голове частицу этого двигавшегося, вертевшегося, пилившего и визжавшего железа, которое разрасталось в громадное грохотавшее
чудовище нового времени.
Стали расходиться. Каждый побрел домой, унося с собою кто страх, кто печаль, кто злобу, кто разные надежды, кто просто хмель в
голове. Слобода покрылась мраком, месяц зарождался за лесом. Страшен казался темный дворец, с своими главами, теремками и гребнями. Он издали походил на
чудовище, свернувшееся клубом и готовое вспрянуть. Одно незакрытое окно светилось, словно око
чудовища. То была царская опочивальня. Там усердно молился царь.
— Ты! — вскинув
голову, заговорил Ежов вполголоса, озлобленно и дико глядя на Фому. — Ты молчи! Ты — черт тебя возьми… Ложись и спи!..
Чудовище… Кошмар… у!
Непрерывное движение утомляло глаза, шум наливал
голову тяжёлой, отупляющей мутью; город был подобен
чудовищу сказки, оскалившему сотни жадных ртов, ревущему сотнями ненасытных глоток.
Подойдя к одному из отверстий Чортова логовища, Юрию показалось, что слышит запах дыма, он всунул туда
голову; точно! но что это значит? уж не занята ли их квартира? Он сообщил свое замечание Ольге: она испугалась; схватила его за руку и, как будто в этой пещере скрывалось грозное
чудовище, с трепетом воскликнула: «пойдем — отсюда — пойдем… не медли ни минуты…»
…Неизъяснимо хорошо плыть по Волге осенней ночью, сидя на корме баржи, у руля, которым водит мохнатое
чудовище с огромной
головою, — водит, топая по палубе тяжелыми ногами, и густо вздыхает...
Он рассказал им также и про Грузова и про его изумительную силу (ведь вечер воскресенья был еще так далеко!), и понятно, что в доверчивых, порабощенных умах слушателей фигура Грузова приняла размеры какого-то мифического
чудовища, чего-то вроде Соловья Разбойника, «с такими вот» — чуть ли не с человеческую
голову величиной кулаками.
Все притихли, когда над нашими
головами, тихо волнуясь и шевеля мглистыми отростками, темно-свинцовое, с опаловыми просветами, проползало туманное
чудовище, готовое, казалось, задеть за крыши притихшей слободки…
То же случилось и в эту холодную ночь. Чепурников жался к краю повозки, я кое-как сидел в середине, стараясь не задавить Пушных, который все совал под меня
голову с беспечностью сонного человека. Я всматривался в темноту: какие-то фантастические
чудовища неясно проползали в вышине, навевая невеселые думы.
Это было отчаянное, но единственное средство спасения, которое уже не раз избавляло Кожиёна от смерти на рогах
чудовища. Как он, бывало, заляжет у быка между рог, так тот его носит на
голове, пока измается, и тогда сбросит его на землю, а сам убежит, а Кожиён после выспится, чувствует себя как после качки на море и «кунежнтся» — ищет, чтобы его пожалели: «Преставьте, — просит, — меня либо к матери божией — она мне заступница, либо пойдемте в кабак — мне целовальник в долг даст».
Схватывает он змея своими могучими руками прямо под
голову, жмет ее изо всей силы, наливаются кровью глаза
чудовища, и вдруг струя алой крови как фонтаном брызжет из пасти и жало смертоносное упадает к ногам Якова Потаповича.
Точно на эту детскую
голову легло смутное отражение тех злых и таинственных призраков-чудовищ, которые безмолвно реяли над нею.